[rybabragi]

предварительный вопль о помощи

Люди, я вас попросить хочу. У меня тут вроде как пытается таки писаться персидский типа глюк. Но идет просто адски тяжело. Можно я у вас повампирствую, а? Буду вывешиваться по капле - отрывками около 400-500 слов, а вы все равно будете интерес проявлять и таким образом меня "подкармливать и стимулировать"?
Иначе ибо не сдюжу. Понимаю, что это наглость с моей стороны вот так выпрашивать поддержку, да еще и для текста, который планируется совсем небольшим, но я, честно, иначе просто не смогу.
Ммм?

Картинка для привлечения внимания. Текст будет и здесь, и в комментах - на всякий случай, а то я себе не верю.

Часть Первая, в которой повествуется о причинах прибытия Дина ибн Абдаллаха в Самарканд

1.
На изломе года, когда ночь и день обретают недолгое равновесие, когда вода в ручьях еще холодна от недавно растаявших снегов, но в зябком весеннем воздухе уже разносится аромат цветущих абрикосов, жители Самарканда празднуют самый радостный из празников - навруз. Так было в темные времена, о которых помнят только камни безымянных гробниц, так было при древних царях Дарии и Ксеркске, при наследниках неистового Искандера, и тогда, когда все они стали полузабытой легендой. Так было после того, как, сея смерть в долинах Хорасана, воины халифа Омара огнем и мечом утвердили здесь веру в Аллаха милостливого и милосердного. Так было и той весной, когда сын повелителя правоверных Дин ибн Абдаллах бен Аббас впервые увидел город, который поэты называют подобным раю сияющим ликом земли.

Царевич не долго тосковал по роскоши Багдада, чему, наверное, очень огорчился бы его отец, халиф аль Мамун, который выслал его из столицы в провинцию в надежде что его непутевый сын образумится под присмотром своей персидской родни. Сам Дин был совершенно непохож ни на Хорасанских родичей отца, ни на арабских родственников со стороны деда, Гаруна аль Рашида. Если своим легким и жадным до жизни нравом царевич напоминал легендарного предка, то облик он унаследовал от своей прекрасной матери, третьей жены халифа Аль Мамуна, светловолосой и голубоглазой румийки. Впрочем, золотые кудри и глаза цвета весеннего неба были единственным, что ему досталось от матери. По мыслям, по крови и по воспитанию Дин ибн Абдаллах был истинным потомком арабских владык.

Что же касается требований отца взяться за ум - он не видел в них особого смысла. Один из младших сыновей халифа, Дин справедливо считал свои шансы на престол ничтожными и честно собирался посвятить жизнь охоте, друзьям, любви, поэзии и музыке, если, конечно, ему не доведется умереть за веру, сражаясь под знаменами отца и старших братьев. Свою ссылку он воспринял как очередное приключение и твердо решил развлекаться в Самарканде с не меньшим рвением, чем в Багдаде. А поскольку слово арабского принца - это вам не глиняный черепок, Дин сразу же по приезде стал изыскивать способы повеселиться, причем желательно - подальше он строгого взгляда своего двоюродного дяди Рустама, наместика Самарканда.

Дядя, хоть сам и был чистокровным персом, не очень-то жаловал "старые праздники", пережитки богомерзкого язычества. И если офицальный прием, обмен дарами, а так же традиционное помилование преступников в первый день нового года он скрепя сердце все-таки соблюдал, то все прочие обряды и празднования в честь навруза наместник считал совершенно излишними, предпочитая им молитвы, чтение Kорана и дела управления.

Дин в который раз мысленно поздравлял себя с тем, что поселился в небольшом доме недалеко от реки, а не во дворце наместника. Так багдадский царевич мог с чистым сердцем осваивать традиции персидского застолья в компании таких же молодых вертопрахов из местной знати, при условии, что с утра он вовремя расстилал свой молитвенный коврик по правую руку от дядиного в главной мечети Самарканда, и внимательно слушал речи чиновников на очередном собрании дивана.

Часть Вторая, в которой повествуется о том как царевич и его друзья праздновали последнюю среду года.

2.
Случай отменно позабавиться представился очень скоро.

Дело было вечером праздничой среды Чахаршанбе-Сури (точнее, это был вечер вторника , но здесь начало дня считали с заката предыдущего вечера). В доме у Дина на дружескую попойку собрались балагур Несбиттали, поэт и ценитель тонких вин, его свояк, насмешливый и лукавый Брофибаши, только что вернувшийся с караваном из Кандахара, и молчаливый и грозный сотник гвардии Ибн Тавиш, который приехал из Багдада вместе с царевичем. Все уже были немного на веселе. На город спускались прозрачные весенние сумерки, из-за стены сада доносился барабанный бой, пение зурны, крики и смех спещащих на праздник горожан. И тут поэт спросил: "А почему бы нам не выбраться в город?" "Было бы здорово переодеться простолюдинами и повеселиться от души - как, говорят, любил делать твой славный дед, да примет Аллах его в рай." - поддержал его Брофибаши , обращaясь к Дину. Тот с радостью ухватился за эту мысль. Cлугам приказали принести подходящую одежду и все тут же принялись переодеваться. Правда у Ибн Тавиша эта затея вызвала значительно меньше энтузиазма - уж больно ему не хотелось расставаться с кувшином доброго Ширазского вина. Kогда они выбирались из дому через черный ход, cотник ворчал что некоторым шайтан вставил в задницу верблюжью колючку. Потом, когда они с преувеличенной осторожностью крались по опустевшим улицам, он добавил, что некоторые до седины ведут себя как шкодливые школяры. Зато, когда приятели, наконец, оказались в городе, именно он первый откололся от их четверки: едва завидев помост с борцами, бравый вояка вошел в такой раж, что перестал видеть и слышать все, что не относилось к поединку. Оторвать его было просто невозможно, по-этому там друзья его и оставили.

Брофибаши тоже исчез довольно скоро. Дин успел заметить, как на очередном повороте он проскользнул в мало приметную дверь, которую за ним тут же захлопнула тонкая женская рука.
- Иблис же нас понес мимо дома Фатимы-ханум! - хмыкнул Несбиттали - Я так и знал, что он снова улизнет к своей красотке.
- Твой родственник неплохо проведет эту ночь - заметил Дин.
- Не завидуй! Праздник только начинается и на твою долю еще хватит приключений.

Людской поток вынес их за стены города - к реке. Здесь горели костры, повсюду сновали разносчики сладостей, звенела музыка. Дин чувствовал, как радостное возбуждение толпы передается и ему. Тут и там мелькали ряженные. Горожане пели, плясали, прыгали через огонь, выкрикивая древнее заклинание "Сорхи-е то аз ман, зарди-е ман аз то" - «Твой огненно-красный цвет мой, и моя болезненно-жёлтая бледность твоя». Ночь дышала дымом костров, влажностью речных заводей и пьянящим ароматом пашни, просыпающейся навстречу весне.

Дин разбежался и прыгнул через высокое пламя. Когда он обернулся, оказалось, что Несбиттали сильно отстал. Царевич попытался отыскать его в толпе, а потом махнул на это дело рукой и направился дальше. Он брел на угад, пока не дошел до плотного кольца людей, окруживших пространство между двух костров. Дин пробился вперед, поднял глаза и замер.

Длинный язык пламени взметнулся вверх, пытаясь лизнуть небо. Hа нем, слово росчерк быстрого пера на алом шелке, возник силуэт танцовщика. Затем пламя опало, зато в руках у юноши вспыхнули два факела. Он тряхнул смоляными кудрями, медленно, тягуче прогнулся, откинув голову назад, и закружил под все убыстряющийся рокот барабанов. Казалось тени и блики попеременно ласкают его гибкое тело, борются между собой за право обладать им, оплетaют его жаркими обьятиями. Огонь вился вокруг своего чернокудрого повелителя, тек шелковым потоком, рассыпался дождем искр, то почти затухал, то вспыхивал яростным сиянием, и лишь глаза танцовщика горели неизменным темным пламенем, заглядывая Дину в самую душу.

Царевич стоял как завороженный. Он не мог пошевелиться, не мог отвести взгляд. Только когда юноша в последний раз вскинул руки над головой и замер, завершив свой танец, Дин судорожно перевел дух - кажется, он забывaл дышать пока смотрел.

Часть третья в которой повествуется о выгоде и опасностях ношения полосатых халатов

3.
Толпа разразилась восхищенными криками. Юноша поклонился, сверкнул белозубой улыбкой и спрыгнул по другую сторону помоста. Дин кинулся следом. Он успел поймать танцовщика в тот момент, когда тот, натянув рубаху, уже собирался уходить. Все еще слишком возбужденный, не совсем понимая, что именно он делает, царевич схватил его за плечо
- Ты танцуешь как бог! Я никогда не видел ничего подобного!
Юноша резко обернулся. Ветхая ткань треснула и расползлась прямо под руками Дина.
- Я весьма польщен похвалами почтенного эфенди - ядовито заметил танцовщик - но это была моя праздничная рубашка.
Дин разжал пальцы и просто вспыхнул от неловкости.
- Прости я не хотел.
Юноша посмотрел на свой разорванный наряд, потом на смущенного Дина, и уже мягче пояснил:
- Мне было бы все равно, если б вечер не был таким прохладным. А живу я на другом конце города.
- О, это легко исправить! - Дин быстро стащил с себя свой халат в красную и синюю полоску и протянул его танцовщику. Тот склонил голову на бок:
- Эфенди хочет мне пожаловать халат с собственного плеча? Как халиф или эмир?
В голосе его звучала легкая насмешка и Дин впервые пожалел о том, что одет в этот вечер как простой горожанин. Такой красавец, конечно же привык к куда более богатым дарам. Тем не менее он упрямо сказал:
- Ты разгорячен после танца, а ночь действительно холодная. Так не долго и заболеть, а мне не хотелось бы, чтоб это произошло по моей вине.
Карие глаза танцовщика, кажется, потеплели.
- Благодарю за заботу, эфенди. Ой, смотрите! Что это?
Позади что-то грохнуло, полыхнуло. Дин невольно зажмурился, пригибаясь к земле и роняя с головы чалму. А когда он распрямился - ни чалмы, ни халата, ни танцовщика рядом с ним уже не было.
С минуту царевич стоял в ошеломленнии, пытаясь сообразить куда же тот делся, и что, собственно, произошло. Потом он с чувством плюнул себе под ноги и пошел прочь.

В душе Дина кипела досада - как он мог так обмануться? Юноша, который на помосте казался богом огня, на самом деле был всего-то нахальным воришкой. А он, искушенный сын халифа, знаток придворных искусств и политики , как наивная девица повелся на прекрасные глаза и улыбку этого наглеца. Вечер был безнадежно испорчен. Уныло потынявшись еще немного вокруг костров, Дин решил отправиться домой - благо хоть городские ворота в эту ночь не закрывались.
Сверху смотрели раводушные звезды. Он брел по кривым и узким улочкам почти наугад, то и дело натыкаясь на стены и яростно чертыхаясь. Потеряться в лабиринте поворотов и тупиков было легче легкого - ведь Дин еще плохо знал город. "Только этого не хватало - бормотал он, спотыкаясь об очередной булыжник - проблуждать до утра в двух шагах от собственного дома - и все из-за какого-то прокопченного засранца!" Тут память услужливо нарисовала ему образ причины его несчастий - ехидного, чернобрового наглеца, с прозрачными каплями пота на обнаженном плече... А кстати - с изумлением отметил про себя Дин - как раз копоти-то на нем никакой и не было. Ни пятнышка! Но эту мысль тут же вытеснила горькая обида. Можно подумать, что сам бы он пожалел для танцовщика этот шайтанов халат или чалму! Да если б этот дуралей вел себя иначе, Дин одарил бы его воистину по царски, осыпал золотом, милостями и...
Тут его размышления были прерваны. Во первых он оказался на углу знакомой площади с фонтаном и облегченно понял, что находится всего в паре кварталов от своего дома. А во вторых, немного впереди него из боковой улочки вынырнула фигура, показавшаяся знакомой. Царевич пригляделся и не поверил своим глазам: даже в темноте можно было различить широкие полоски пресловутого халата и белое пятно чалмы.
В Дине взыграло победное злорадство. Он ускорил шаг и уже собирался окликнуть своего обидчика, как вдруг от стены соседнего дома отделились еще четыре тени. Раздался лязг оружия, вскрик - и в следующее мгновение Дин понял, что незадачливого воришку сейчас придется не отчитывать, а спасать. Потому что на него напали, а отбиваться ему было явно нечем.
Дин, как истинный благородный араб, всегда носил с собой оружие. Сейчас как никогда кстати был длинный кинжал, который он прятал за поясом. В два прыжка оказавшись возле нападающих, он пырнул в спину одного, сбил с ног второго. Танцовщик, мгновенно оценив обстановку и воспользовавшись замешательством в рядах своих врагов, метнулся к ближайшей двери и яростно заколотил в нее, вопя: "На помощь! На помощь! Господин в опасности!" По счастью это была дверь именно Динова дома - его люди не спали, дожидаясь возвращения хозяина. Через минуту улица наполнилась светом факелов и криками слуг, а разбойники обратились в бегство.
Дин нашел глазами танцовщика и увидел, что на груди у него выступила кровь.
- Ты ранен?
- Да, меня задели - кивнул тот - ничего серьезного.
- Все равно - нужно осмотреть. Идем! - Дин взял его за руку и решительно повел внутрь дома, в свои покои. Там он усадил его на кровать, а сам распорядился позвать своего домашнего лекаря. Пожилой врач, которому в результате особо буйных приключений Дина уже не раз приходилось вытаскивать его с того света, примчался, теряя туфли и пытаясь на ходу попасть в рукава кафтана.
- Мой принц, вы ранены?
- Я нет, а вот его нужно осмотреть.- Дин кивнул в сторону танцовщика. Tот, кажется совсем не страдал не ни от боли, ни от смущения и с интересом рассматривал убранство комнаты. - Кстати, как твое имя?
- Mеня зовут Эйдан Азари, господин. И, право, не стоит беспокоиться - такая царапина заживет до утра сама.
- А вот это мне решать, юноша - заметил врач, и приказал Эйдану раздеться.
Пока шел осмотр Дин стоял рядом и серьезным тоном расспрашивал лекаря о ране, при этом он всеми силами старался не показать, что на самом деле бесстыдно рассматривает тело Эйдана. Здесь, в мягком свете свечей, оно казалось гораздо более белым, чем тогда, во время огненного танца. Дин в какое-то мгновение завис, заглядевшись на темные ореолы сосков и едва расслышал, когда доктор сказал, что, хвалла Аллаху, рана действительно пустяшная, лезвие скользнуло вдоль ключицы, лишь слегка разрезав кожу. Царевич с усилием заставил себя оторвать глаза от темной дорожки сбегающей вниз - и тут же наткнулся на насмешливый, понимающий взгляд Эйдана. Проклятый нахал, оказывается, наблюдал за ним все это время! Дин почувствовал, как ему становится жарко. Лекарь тем временем обработал рану, распорядился принести травяную настойку, и, наконец, откланялся.
Царевич и его гость остались одни. Эйдан откинулся на кровати, забросив руки за голову и мечтательно глядя в расписной потолок. Его черные волосы разметались по подушке и Дин в очередной раз подумал, что он просто непростительно хорош собой. Чтобы немного успокоиться, Дин отошел к столику, откупорил бутыль со снадобьем. В комнате сразу поплыл сладкий аромат лилий, корицы и вина. Дин наполнил чашу и, присев на край ложа, протянул ее раненому.
- Скажи, Эйдан Азари, с тобой часто случаются подобные приключения?
- Часто ли на меня нападают наемные убийцы? Нет.
- Наемные убийцы? А ты о себе высокого мнения. По-моему это были обыкновенные грабители, позарившиеся на чужой кошелек.
Эйдан ничего не ответил, только блеснул глазами из под длинных ресниц.
Постой. Или это чья-то месть? Может быть кто-то ревнует тебя так, что хочет убить?
На этот раз танцовшик широко улыбнулся и томно протянул:
- А высокородный принц считает меня достойным такой пылкой ревности?
Тут уже Дин растерял все слова. Нахальный плясун с грацией пантеры перекатился на бок, задумчиво подпер голову рукой и спросил:
- А что если они хотели напасть не на меня? Ведь они ждали именно у вашего дома?
Брови царевича изумленно поползли вверх.
- Ты хочешь сказать, что их целью был я? Ерунда! Кому такое придет в голову?
- Ну мало ли. Дворцовые интриги, соперничество, то, се...
- Друг мой, поверь, то что я сын халифа, отнюдь не значит, что все вокруг только и мечтают меня зарезать. У моего отца восемь сыновей от законных жен и еще три раза по восемь от рабынь и наложниц - и все в добром здравии. Не скажу, что все живут в мире и согласии, но честное слово - лично меня мало кто может заподозрить в стремлении к власти. А приударить за женами мстительных мужей здесь, в Самарканде, я еще не успел.
- Значит - глубокомысленно заметил Эйдан - эти супостаты действительон позарились на драгоценный халат с царственного плеча. А может это была такая тайная секта поклонников красной и синей полоски...
Дин в который раз напомнил себе, что как хозяин, он обязан соблюдать спокойствие и не реагировать на дерзости этого языкатого наглеца. Вслух он сказал:
- А как ты-то сам оказался в таком неудачном месте в такое неудачное время?
- Ну как же! Я хотел вернуть господину его белую чалму, которую случайно прихватил с собой. Чалму-то высокородный принц мне не жаловал.
- Ты хочешь скaзать, что не только узнал меня, но еще и выведал где я живу? Интересно, каким образом?
- Проще простого. Я видел ваш торжественный въезд в Самарканд. И весь город судачит о прекрасном златокудром сыне халифа, а уж когда узнали, что он поселился не в наместничьем дворце, языки кумушек заработали с утроенной силой. Говорят, знатные девицы специально посылают своих служанок за водой к колодцу на соседней улице, чтоб они могли пройти мимо дверей этого дома и хоть одним глазком увидать его хозяина, а потом в подробностях расписать им его неземные достоинства. Только вот я не думал - тут Эйдан томно потянулся - что буду возлежать на его ложе.
Больше терпеть эти провокации Дин не мог.
- Если уж ты "возлежишь на моем ложе" - передразнил он - то, может быть, ты подвинешься, чтоб сын халифа тоже мог прилечь?
- А у блистательного принца всего одна кровать? - изумился Эйдан.
Этого оказалось достаточно, чтобы Дин окончательно потерял всякое самообладание. Он подался вперед, движимый одним желанием: вжать в подушки этого нахала, завладеть его губами, жестко, властно, чтобы он не смел дерзить благородному господину, не смел будоражить его своей наглой красотой.
Но едва пальцы Дина вплелись в смоляные кудри, едва он поймал темный, мерцающий взгляд, едва их губы соприкоснулись, как мир с оглушающим звоном разлетелся на тысячи осколков. Дина словно вышибло из собственного тела. Он взлетал над блистающими ледяными хребтами и проваливался в жерла огненных гор, взвивался в небо искрами костра и припадал к земле языками степного пожара. Вселенная неслась ему навстречу, раскрыв объятия бесчисленных сияющих бездн, прекрасная и пугающая. Его пронзали протуберанцы неведомых светил, звезды падали на него огромными лохматыми сгустками света. Он скользил по мучительно тонкой кромке между ужасом и восторгом, и ему казалось, что этому никогда не будет конца. А потом все накрыла вспышка яростного как Господень гнев, всепоглощающе белого света и больше он не помнил ничего.

Часть четвертая, в которой выясняется, зачем нужна городская стража

4.
Дин проснулся рывком, с резким вздохом, словно кто-то вытолкнул его из небытия, как из холодной воды. Он был один. Если бы не аромат лилий и корицы, все еще витавший в комнате, можно было подумать, что его вчерашний гость ему просто пригрезился. Сын халифа лежал широко распахнув глаза и пытался вспомнить, что же произошло. Он лишился чувств? Впал в транс? Между белой вспышкой из его странных видениий и мягкими предрассветными сумерками, которые его окружали сейчас, зиял черный провал, который ему просто нечем было заполнить.

В комнату вошел прислужник, обычно будивший царевича к утренней молитве. Дин спросил его, куда девался Эйдан. Тот с поклоном ответил, что юноша покинул их дом пол часа назад, сославшись на неотложные дела. Сердце Дина, к его собственному удивлению тяжко заныло. В самом деле, откуда взялось это чувство - нелепое, нежданное, неуместное - будто с уходом этого нахала он сам потерял часть души. Бред какой-то! Царевич знал себя достаточно хорошо: он легко влюблялся и так же легко менял возлюбленных, и, следуя советам мудрецов, не пренебрегал ни девушками, ни юношами, предпочитая первых зимой, а вторых летом. С чего ему вдруг тосковать по какому-то наглецу, с которым он и знаком-то был всего несколько часов, который дерзил ему, хитрил, лукавил, учиняил над ним то ли колдовство, то ли какой-то глупый трюк, а потом исчез бесследно, ничего не обьяснив и даже не простившись? Одеваясь, царевич никак не мог совладать с собой: в нем боролись уязвленная гордость грусть, обида и раздражение. В конце концов он сказал себе: "Это наказание за твои грехи, о легкомысленный Дин ибн Абдаллах! Так что самое время отправляться в мечеть и замаливать их, тем более, что дядя будет очень недоволен, если ты окажешься там позже его. А только отповеди любимого родственника тебе и не хватало в это дурацкое утро".

Но даже отбивая положенные поклоны и повторяя за имамом священные слова молитвы, сын халифа не мог избавиться от воcпоминаний о прошедшей ночи. Лицо Эйдана, его улыбка, его голос не шли у него из головы, хотя он несколько раз мысленно посылал их к Иблису.

После молитвы, дядя подозвал Дина к себе, окинул его внимательным взглядом и сказал: "Ты плохо выглядишь. Мне доложили о том, что на тебя напали грабители. Ты, конечно, сам виноват, что бродишь допоздна по улицам, из праздного любопытства глазея на грубое веселье невежественной черни, да еще и без приличествующего твоему сану сопровождения и охраны. Но нет худа без добра. Я давно собирался заняться реорганизацией городской стражи и теперь решил поручить это дело тебе. Думаю ты возьмешься за него с удвоенным рвением, раз уж на собственной шкуре испытал, насколько важно хранить в городе порядок и покой."

Дину вдруг пришла в голову гениальная мысль. Он воспользуется проручением дяди и под шумок заставит стражников найти ему Эйдана! Настроение его сразу улучшилось. Стараясь не выдать своей внезапной радости, царевич поблагодарил наместника и пообещал немедленно и со всей серьезностью заняться этим делом.

В то же утро сын халифа призвал к себе начальника городской стражи. Грузный как туча, рыжеусый Бомбур-Паша явился пыхтя, сопя и рассыпаясь в заверениях преданности. Дин, прервал его и изьявил желание безотлагательно произвести полную и тщательную инспекцию его ведомства. Толстяк заметно побледнел, но возразить сыну достославного халифа, да продлит Аллах его дни, конечно не мог. Прихватив с собой писцов, они отправились инспектировать казармы, оружейные, склады, посты у городских ворот и на базарных площадях. Чем выше поднималось солнце, тем сильнее покрывался потом бедный Бомбур-Паша - причем не понятно от чего больше: от суровых замечаний высокородного инспектора или от припекающего весеннего солнышка. К полудню доброе сердце Дина не выдержало, и сказав, что на сегодня, пожалуй, хватит, он приказал писцам составить до утра отчет, отдал еще несколько распоряжений, а под конец небрежно добавил:
- И еще, пусть ваши люди найдут танцовщика по имени Эйдан Азари.
- Будет исполненно, господин. Прикажете арестовать и бросить в зиндан?
- Нет! Да нет же! Этот юноша вчера помог мне отбиться от грабителей и исчез прежде, чем я успел его отблагодарить.
Бомбур-Паша, еще раз рассыпался в извинениях и заверил, что желание царевича для него так же священно, как сура Корана. На том они и расстались.
Дин отправился домой, справедливо решив, что принес достаточно пользы государству и заслужил обед и отдых. Дома его ждала записка от Брофи-Баши, который приглашал его вечером на очередные дружеские посиделки.

Часть Пятая, в которой повествуeтся о доме Брофи Баши

5.
Но до вечера настроение у Дина снова испортилось. После обеда он хотел взремнуть, пaмятуя о прошлой бессонной ночи и о предстоящей попойке, но сон не шел. Он запретил слугам перестилать постель и сейчас лежал носом в подушку, вспоминая, как по ней вились черные кудри Эйдана, сминал шелковые простыни, представляя простертое на них смуглое, гибкое тело и томился, и злился, и не находил себе покоя. "Ну, Эйдан Азари, только попадись мне!" - думал Дин кусая губы. Однако мысли о том, что именно он сделает с дерзким танцором при встрече, отнюдь не способствовали умиротворению благородного принца. В конце-концов на вечеринку он отправился мрачным и расстроенным, надеясь, что дружеское застолье принесет ему хоть какое-то утешение.
Дом Брофи Баши с наружи выглядел довольно скромно, огороженный простой, хотя и весьма высокой глинобитной стеной, зато изысканностью и роскошью своего внуреннего убранства он мог порадовать даже взыскательный вкус багдадского царевича. Не мудрено: его хозяин, один из самых состоятельных землевладельцев Самарканда, не гнушался и торговлей, в которой был также чрезвычайно удачлив. Самые удивительные заморские диковинки, самые красивые рабы и рабыни, и, несомненно, самые лучшие вина в Самарканде можно было найти именно у него. Этот вечер Брофи Баши решил отметить с особым блеском - он только что весьма прибыльно сбыл партию индийских самоцветов и намеревался отпраздновать это событие. Круг приглашенных, правда, был чрезвычайно узок - только Дин, да еще неизменный Несбиттали. Ибн Тавиша задержали на службе.

Дин возлежал на пушистом ковре среди полосатых подушек, вокруг него порхали две молоденькие рабыни. Девушки звенели браслетами, бросали на царевича долгие взгляды, нежными голосами предлагали полакомиться то засахаренными фруктами, то мясом в гранатовой подливе, а Дин только уныло смотрел в свою расписную чашу и думал об Эйдане. Даже искусная игра музыкантов - лютнистки, барабанщика и флейтиста - оставляла царевича совершенно равнодушным, а ведь он так любил музыку!

Его печаль не укрылась от хозяина дома.
- Что с тобой сегодня? - Спросил он, делая знак мальчику-виночерпию долить Дину еще вина - Ты сегодня сам не свой.
Царевич вздохнул, соображая что бы ему соврать в ответ, но тут вмешался всезнающий Несбиттали.
- Думаю, наш друг просто устал. Его почтенный дядюшка, да благословит его Всевышний, обязал Дина проинспектировать работу городской стражи. Бедный Бомбур-паша сегодня жаловлася у нас в канцелярии, что молодой господин уходил его чуть ли не досмерти.
- Как прискорбно - лукаво улыбнулся Брофи. - И как несправедливо со стороны твоего дяди заваливать тебя работой именно сейчас, в праздничные дни! Впрочем, лучший способ отвлечься от забот службы - созерцание красоты. А у меня как раз приготовлено для вас нечто совершенно необычайное. Хорошо, кстати, что с нами сегодня нет Ибн Тавиша, ему бы вряд ли пришлось по нраву то, что мы сейчас увидим. В некоторых вопросах он на удивление отродоксален.
Музыканты пересели к стене, оставляя свободной середину комнаты и пространство перед занавешенной дверью, которая вела в соседний покой. Лютнистка взяла в руки многострунный сеттар, флейтист поднес к губам сладкоголосый ней и в воздухе попыла мелодия, переливчатая и нежная, как шорох ветра в тростниках. Занавес колыхнулся. Hа пороге возникла фигура, с ног до голову укутанная в алое, расшитое золотом покрывало. Медленно и плавно переступая в такт музыке, она проследовла на середину комнаты и тут покрывало соскользнуло на пол, a Дин выронил свою чашу.
Перед ним был Эйдан.
Эйдан?! Вчерашний нахал и наглец? Это воплощение утонченности, изысканности и грациозной нежности - тот самый уличный танцовщик в ветхой рубахе?
Глаза Эйдана, подведенные сурьмой и тенями, мерцали словно два темных озера. Его тело, присыпанное блестящей слюдой, обрело легкую, почти мальчишескую тонкость. Манера танца тоже совершенно изменилась. Если вчера это была первобытная сила, древнее священнодействие, то сегодня в нем царил чистый соблазн. Движения были мягкими, женственными, стан Эйдана струился как ручей, трепетал, как тополиные листья на ветру, бедра бились, вторя все убыстряющемуся ритму барабана, словно две серебрянные рыбки, выброшенные на берег бессердечным рыбаком.Призыв, томление, покорность любимому - вот о чем говорил этот танец. Эйдан был прекрасен, как видение рая и желанен, как сама жизнь. И хотя все зрители были одинаково околдованы , Дин знал и чувствовал, что и манящая улыбка, и томный, подернутый поволокой взляд - все это только для него одного, и от этого сердце его начинало стучать чаще и быстрее.
С последним ударом барабана Эйдан на миг привстал на цыпочки а потом медленно опустился на колени прямо перед своим царевичем.


Иллюстративный материал к части пятой. Мне кажется танец Эйдана выглядел где-то так (очень рекомендую посмотреть хотя бы первых минуты три):

www.youtube.com/watch?v=ZksDUViBFFo
хотя по внешности больше подходит вот это.

www.youtube.com/watch?v=qGkZFSUZWro

UPD

Часть Шестая - о пользе трезвости.

6.
Дин изумленно молчал, не зная, что сказать. Зато его сотрапезники не скрывали своего восхищения.
- Это было незабываемо!- воскликнул Брофи Баши. - Теперь ты просто обязан принять награду!
Эйдан покачал головой.
- Лучшая награда для меня - прощение господина Дина.
- Я должен обьяснить тебе. - обернулся Брофи к сыну халифа, который по прежнему не проронил ни слова - Сегодня на базаре, ко мне подошел этот юноша и буквально умолял позволить ему встретиться с тобой. Он говорил, что невольно обидел тебя, хотел просить прощения. Сперва я собирался ему отказать, но когда Эйдан назвал свое имя и я понял, что он происходит из рода согдийских храмовых танцоров, я просто поверить не мог такой удаче. Это почти забытая школа жрецов и служителей старых богов. Обычно они не допускают посторонних на свои обряды и ревниво хранят свои тайны. А ведь их искусством восхищались еще великие цари Пасаргады и Суз. Я даже представить себе не мог, что мне когда-либо доведется увидеть его воочию.
Дин посмотрел на все еще коленопреклоненного Эйдана и спросил.
- Так что же ты вчера со мной сделал?
Эйдан на миг взметнул на него свои очи, и тут же снова потупился.
- Вчера, господин мой, ты просто поторопился. Я не успел "закрыться" от тебя. Видишь ли, когда я танцую священный танец огня, его сила овладевает мною. Прошлой ночью я был переполнен ею до краев, и когда ты прикоснулся ко мне, она излилась и на тебя.
- Я так и знал - вздохнул Дин. - Язычник, огнепоклонник, да еще и колдун!
- Так и есть, господин мой. - ответил Эйдан, и, наконец, посмотрел ему прямо в глаза -Огнепоклонник. Яростный и неисправимый. Потому что теперь ты - огонь моей души.
- Ого! - воскликнул Несбиттали - Мне начинает казаться, что мы здесь упускаем нечто важное! А ну-ка рассказывайте о своих вчерашних приключениях.
- Пусть господин Дин сперва скажет, что прощает меня!
- Я тебя прощаю, если ты обещаешь, что больше это не повториться.
- О да, я обещаю! - сказал Эйдан тихим, особенным голосом - обещаю, что сегодня все будет совершенно иначе.
После этого он примостился рядом с сыном халифа и стал рассказывать о событиях прошлой ночи. Причем по его словам Дин получался блистательным героем, который единолично и чуть ли не голыми руками разогнал целое полчище врагов. Царевич попытался возразить, но глаза Эйдана так сверкали, его речь лилась так плавно, а слушатели были ей настолько очарованы, что ему просто не хватило духу прервать рассказ. Вообще Дином овладела ленивая истома. Он сам не заметил, как ладонь Эйдана легла ему на грудь, чуть выше сердца. От нее исходило медленное, обволакивающее тепло. Если это и было новое колдовство Эйдана Азари, то Дину совсем не хотелось ему сопротивляться.
Когда Эйдан смолк, пир потек своим чередом - но Дин так и остался полулежать в его обьятьях. Двигаться не хотелось. Хотелось наслаждаться близостью Эйдана, его прикосновениями, голосом. В какой-то момент Эйдан принял у девушки чашу вина, незаметно уронил в нее черный камушек величиной с ноготь, отпил глоток, а потом поднес ее к губам Дина, лукаво улыбаясь и шепча, что это поможет сохранить трезвость, которая позже понадобится им обоим. С этого момента они пили только из этой чаши.

Эйдана снова попросили что-нибудь рассказать. Все притихли, слушая его голос, уютный, завораживающий, как гул пламени в зимнем очаге. Брофи Баши накручивал на палец черный локон виночерпия; мальчик слушал, открыв рот, позабыв обо всем на свете. Несбитталли обнимал сразу двух невольниц, улыбался и кивал в такт рассказу. А Дин чувствовал, что плывет все сильнее и сильнее. Скоро он уже не удивлялся, что вокруг него летают драконы из Эйдановой повести - ему было хорошо, и огненные рептилии ему совершенно не мешали. Зато царевичу сильно не понравилось когда по окончании рассказа все как-то незаметно разбрелись и Эйдан потащил его в соседнию комнату. Дин хотел изьявть свое неудовольствие, но потом решил, что ему лень.

Если Эйдану хочется уложить его на кровать, раздеть, а потом осыпать поцелуями всего с ног до головы - ради бога! Правда, непонятно, почему он при этом смотрит на него так обеспокоенно, почему ласкает его так отчаянно и шепчет: ты должен оставаться со мной, тебе нельзя впадать в оцепенение, слышишь? Странный какой, словно Дин над этим хоть сколько-нибудь властен. Сквозь снизошедшую на него блаженную летаргию он ощущал, как Эйдан теребит и покусывает его соски, гладит живот и бока, сжимает плоть - но как-то отстранненно, словно он сам и его тело перестали быть единым целым. Поэтому он только слегка удивился, когда Эйдан вдруг сказал: "Остается только один способ. Прости меня Дин" и безропотно позволил перевернуть себя на живот.

Азари принялся разминать его ягодицы впиваясь в мягкую кожу так, что оставались багровыe следы. Ладони у Эйдана были горячие, почти обжигающие и скоро царевич почувствовал, что это тепло передается и ему. Когда палец Эйдана, умащенный маслом из погасшего светильника, начал кружить возле запретного входа, Дин подумал, что сейчас им восопльзуются как мальчишкой-гулямом. Как ни странно, эта мысль не вызвала ни стыда, ни сопротивления. Он даже немного подался назад, когда влажные, скользкие пальцы стали пробираться внутрь. Точнее, он думал, что подался, на самом деле Дин по прежнему лежал неподвижно, но Эйдан почуствовал перемену и начал действовать смелее. Он навалился на него всем своим горячим телом, растягивал его осторожно, бережно, но непрерывно, то и дело задевая точку удовольствия там, в глубине. В паху заныло и желание начало растекаться по венам Дина словно медленная, раскаленная лава. "Сейчас мы разгоним твою кровь - бормотал Эйдан, - мы заставим тебя пропотеть, выгоним всю ту гадость, которой ты успел наглотаться". Дин его почти не слышал. Он целиком отдался греховной и от того еще более жгучей похоти и хотел только одного: чтобы Эйдан взял его - сейчас и немедленно. Тот словно прочел его мысли. Он подхватил Дина под живот, приподнял, потянул на себя и плавно вошел в него, позволяя привыкнуть, позволяя почувствовать как его плоть наполняет запретный проход.

Дин хотел сказать: "тебя за это казнят." Но с его губ сорвался только слабый стон. Эйдан начал двигаться. Вскоре он уже бился о Дина со всей силы, заставляя его дрожать и всхлипывать от острого, пронзающего удовольствия, покорно следовать его движениям, млеть и таять от прикосновений Эйдана к его естеству, до тех самых пор, пока, наконец, его не накрыло темной волной экстаза и он не пролился, пачкая свой живот, руки Эйдана и постель широкими, жирными полосами семени. Но это было еще не все - его мучитель не желал оставлять Дина в покое. Он довел его еще - раз - уже ртом, и еще раз - руками, и еще раз и еще и еще, пока Дин не откинулся в его обьятиях, совершенно обессилевший, взмокший, уничтоженный, задыхающийся.

Эйдан целовал его в висок, нашептывал ласковые слова, словно хотел утешить. Дин попытался отползти от него, прохрипев:
- Ты понимаешь, что совершил преступление перед богом и людьми? Что тебе нет прощения? Ты сущий дьявол!
Эйдан удержал его.
- Я не мог иначе! Пойми! Дин, я...

И тут тишину ночи взорвал отчаянный, полный смертельной муки женский крик.